ФАГОТ, ЛЮТНЯ И СМЫЧОК
«Знаю я этих гончатников,
– запривередничал один мой старый знакомый, когда я пригласил его поохотиться на зайцев.
– В дождь нельзя – следы смывает, в теплую погоду – заяц плотно лежит, в ветреную – плохо слышно лай собаки, по насту – собака лапы обдирает, по глубокому снегу – собака быстро ”садится на ноги”»…
Да что там говорить – он прав! Справедливости ради, к этому перечню можно было бы добавить еще с добрый десяток причин, по которым нельзя выходить на охоту с гончей. И все-таки, чтобы там ни говорили, охота с гончей для настоящего знатока – это музыка! Особенно осенью, по чернотропу, когда «весь день стоит как бы хрустальный…» Чудным звуком отзывается этот хрусталь, когда ударяют по нему звонким собачьим лаем.
Женя Наливкин – известный на всю округу гончатник – знает толк в этой музыке. И собакам своим он дает подходящие музыкальные клички. Сейчас у него их две: Фагот и Лютня – обе русские пегие гончие. Фагот – высокорослый масластый выжлец с характерным массивным лбом и кроткими отроческими глазами. Он обладает исключительной вязкостью, гонит парато с глухим и отрывистым голосом. Женя почему-то считает, что в его голосе не хватает настоящей охотничьей страсти. Вот и задумал он образовать смычок.
Но Фагот по натуре своей оказался прирожденным солистом и с Лютней дуэтом выступать, если и соглашался иногда, то с большой неохотой. Порою дело доходило до «принципа», и выжлец, когда Лютня с заливистым лаем подваливала к нему, вдруг вовсе бросал гонять и молча уходил из леса домой. Женю это очень расстраивало, в сердцах, он обзывал пса Варфоломеем – по имени жившего некогда в этих краях пономаря…
Мы выходим из дома еще затемно, и идем по направлению к «ухоже» – так называют здешние жители лесной остров среди лугов и полей, куда гоняли стада на отдых во время летнего зноя. Дикие и домашние животные здесь мирно уживались с давних пор, и место это славилось изобилием дичи. Мы торопимся оказаться в лесу загодя, когда жировочные заячьи следы еще не успеют слишком остыть, и собакам легче будет поднять косого с лежки. Через жнивье Женя ведет собак на поводке, чтобы, не дай Боже, они не увязались за русаком. На русака в наших краях, после того, как перевелись верховые лошади и борзые собаки, стали охотиться с гончей только зимой, когда наметет на поля достаточно много снега: только так его можно будет перехватить на какой-нибудь проселочной дороге, куда он обязательно выскочит, намаявшись куролесить по глубокому снегу. А сейчас, по чернотропу, если не удастся подстрелить его сразу же на подъеме, то можно потерять целый день, гоняясь за ним по окрестным полям,
Женя вспомнил, как года два назад с ним произошел забавный случай. Фагот поднял неподалеку отсюда, возле «Трех дубов», русака и загнал его в заброшенную железную трубу около колхозного коровника; труба была шагов пятнадцать длиной, и – делать нечего – пришлось ему затыкать отверстие в трубу шапкой идти домой за норными собаками…
А меня в его рассказе больше всего поражало то, как местное население умеет сохранять и передавать из поколения в поколение меткие названия мельчайших особенностей ландшафта. Это городской человек – выйдет на простор и не за что зацепиться глазом – все вокруг однообразно. А для деревенского жителя каждый небольшой холмик, небольшая куртинка соснового леса, крутой изгиб речки – все с чем-нибудь да связано, все имеет свое название. Вон среди полей, возле проселочной дороги, выросли кем-то посаженные в ряд (а может, выросли и сами по себе) три дубка-погодка. Им сейчас уже наверняка перевалило за пару сотен лет, и каждый житель знает, что зовется это место «Три дуба»; вон там речка делает крутой изгиб, и место это издавна зовется «Лука». Этот обычай одухотворять природу сохранился в нашем народе должно быть еще с языческих времен.
Считалось, что раз у предмета есть имя – значит, есть и душа, а коли есть душа, то она поможет ему уберечься от злого умысла.
Погода стоит отменная – конец золотой осени. Сапоги легко скользят по покрывшейся за ночь легким инеем стерне. Вон лягушка распласталась на коровьей лепешке, нежась на ней, как на теплой перине. Из-под самых ног то и дело с характерным «чжэканьем» срываются запоздалые бекасы – собаки безучастным взглядом провожают их вихляющий полет. Женя уверенно направляется к знакомой опушке леса, где у него еще в конце лета было подрублено несколько тонких осинок. Опытный гончатник делает это для того, чтобы по отметинам заячьих зубов можно было узнать – жировал здесь беляк или нет. Но на тонких осиновых ветках с еще кое-где сохранившейся серой листвой видны только старые, уже побуревшие поперечные зазубрины (зайцы, в отличие от лосей, гложут кору в поперечном направлении). Несмотря на отсутствие видимых жировочных признаков, Наливкин все же решает спустить собак с поводка.
– Идем к «крестам», – предлагает он (так на местном наречии называют перекресток лесных дорог). – Там я завсегда беляков поднимал.
Фагот уже занялся своим делом: легкой трусцой огибает кусты, обнюхивает кочки; Лютня, по своей привычке, нырнула в шелепник и сразу скрылась из виду.
– Бестолковая – зато азартная, — добродушно подтрунивает над ней Женя, на ходу срывая и протягивая мне несколько стебельков малины. – Вот смотри – погрызы.
Внимательно приглядевшись, я обнаруживаю, что кончики малиновых прутышков как будто срезаны наискосок чем-то острым – это следы заячьих зубов.
– Совсем свежие, – заключает он, для пущей верности надкусив один из стебельков. – Эх, жаль – нет с нами Соловья! Тот не брезговал пробовать на зуб и заячьи орешки.
Я улыбаюсь в ответ, вспомнив чудаковатого малого, с которым не раз сталкивался в лесу на охоте.
В такую тихую погоду зайцы лежат очень плотно и недалеко от жировки, поэтому мы внимательнее начинаем присматриваться к зарослям малины и медунишника, время от времени громко покрикивать и потрескивать сухими сучьями – в надежде поднять косого. Но время идет, а все безрезультатно. Только порою с шумом взмывают вверх потревоженные нами вальдшнепы и, вспыхнув на миг рыжим осенним опереньем, плавно кренясь, скрываются за кустами. Похоже, что мы набрели на запоздалую вальдшнепиную высыпку, и резкий запах зажиревших птиц, по-видимому, отвлекает собак, мешая им взять заячий след.
Проходит еще достаточно много времени, прежде чем отдает голос Лютня.
– Постой-ка! Похоже – Лютня доборит? – спрашиваю я Женю, тронув его за рукав.
Мы замираем на месте, вслушиваясь в доносящийся из глубины леса лай собаки.
– Да нет, – отвечает Наливкин. – Это она пустобрешит на жировке. Вот если бы доборил Фагот, тогда другое дело.
Мы разошлись. И через короткое время вдруг раздается взволнованный крик моего напарника:
— Эвона, заяц-то!..
И сразу же, словно в медный колокол, мерно забухал Фагот, а затем истеричным лаем залилась и подвалившая к нему Лютня.
– Под корягой лежал! Гачи уже совсем белые, – крикнул, подбегая ко мне, запыхавшийся Наливкин. – Пойдем скорее – я покажу тебе, где лучше встать. Мы быстрым шагом направляемся к заветному месту, где, по словам Жени, во время гона всегда проходит заяц. Для начинающего охотника всегда остается загадкой: почему заяц в глухом лесу должен обязательно выйти именно на то место, где его поджидает охотник? Бытует даже мнение, что хорошая собака сама заворачивает зайца на стрелка. Но это не так. Опытная собака старается держаться за зайцем в струе, оставляемой его запахом на бегу, и держится порою метров 10 – 15 в стороне от его гонного следа. Поэтому и создается впечатление, что она как бы подворачивает его в сторону охотника. На самом же деле, для того, чтобы занять правильную позицию при охоте на зайцев, охотник, прежде всего, должен очень хорошо знать лес. Заячьи переходы воочию можно обнаружить зимой – вот на них-то и ориентируется бывалый гончатник. Неопытного же охотника всегда одолевают сомнения: стоять ли ему на месте, бежать ли на голос собаки? Определенно только то, что заяц, поднятый с лежки, постарается пройти мимо нее еще хотя бы раз – таков врожденный заячий инстинкт.
– Становись вот здесь, – говорит мне Женя и указывает на узкую проплешину среди захламленной валежником лесной дороги.
– Вон мимо тех елочек он обязательно пройдет. Только гляди – не прозевай!..
Осмотревшись на отведенном мне месте, я не обнаружил каких-либо особо выдающихся примет, обозначавших, что именно здесь должен пролегать магистральный заячий маршрут. Да и стрелять с этого места не очень-то удобно (даже если я и вообще смогу заметить прошмыгивающего в придорожном ельнике зайца) – подумал я.
Но гон, судя по нарастающим раскатам собачьего лая, тем не менее, определенно шел в моем направлении. И это заставило меня серьезнее отнестись к совету моего напарника.
Сегодня гончие работали в смычке на редкость слаженно и гнали парато. Низкий напористый речитатив Фагота подхватывался звонким заливистым фортиссимо Лютни. Все другие звуки в лесу для меня словно умерли. Все ближе и ближе напирали на меня собаки, и уже охотничье чутье подсказывало мне, что заяц идет на меня и уже совсем где-то близко.
Только я перевел глаза на указанные мне Наливкиным в качеств ориентира елочки, как увидел, что короткими прыжками, по лягушачьи припадая к земле, катит вылинявший до белизны свежего носового платка беляк.
Не ахти какой зверь заяц-то, но от неожиданности я все-таки вздрогнул. Выработав в себе за долгие годы хождения с ружьем по пернатой дичи привычку никогда не торопиться с выстрелом, я и на этот раз, прицелившись, не спешил нажать курок. И … передержал!
Только что заяц шел прямо на меня, а сейчас вдруг без малейшего промедления развернулся в противоположном направлении, скакнул за небольшую кочку и, что называется, запал. Траектория движения зайца, в отличие от птицы или крупного зверя, зачастую бывает трудно предсказуемой, и это оказывается одной из причин низкой результативности стрельбы как раз у опытных охотников, а не у тех, кто привык палить «почем зря». Стволы моего ружья еще продолжили движение по инерции, и мушка уперлась в прогалок дороги, куда, судя по всему, и должен был выскочить косой, но беляк буквально растворился у меня на глазах…
Выждав некоторое время, я, расстроенный таким поворотом событий, не удержался и подошел к елочкам, но, увы, зайца там уже не оказалось. А гон между тем продолжался, то удаляясь, то приближаясь ко мне. Спустя некоторое время, раздался звук дуплета, и следом, слегка раздосадовавший меня крик моего напарника:
– Готов!..
Когда мы встретились, собаки уже хрустели пазанками. Как принято, выпили по стопке «на кровях». Пока ждали, когда на костре закипит котелок с водой для чая, завели разговор о теперешних порядках в наших лесах.
– Вот, – сокрушался Наливкин, – говорят, объявился какой-то «новый русский», скупает охотничьи угодья. Ходит исключительно на медведя, и, говорят, за год заваливает их более четырех десятков. Не пойму я никак: чего это он на них такой обозленный-то?
– Женя, – прервал я его, не желая развивать эту тему, – а ведь до меня дошел совсем белый заяц, а твой-то беляк – невылинявший.
– А я тебя предупреждал: не зевай! – засмеялся он. – А может – это был тумак? Я замечаю, что они в этом году как будто раньше начали линять…
Выпив по кружке крепко заваренного чаю и взяв собак на поводок, решили еще раз прочесать то «коронное» место, где я видел беляка.
– Так ты что же, подстрелил его что ли? – только и успел недоуменно вымолвить Женя, как тотчас белый ком взметнулся вверх и понесся вскачь, высоко закидывая задние ноги.
– Ату его! – закричали мы оба разом, торопливо отстегивая рвущихся с поводков гончаков…
Надо было слышать, как ревел бас Фогота, и рыдала, захлебываясь, Лютня, когда они бросились гнать на узерку поднятого нами зайца.
– Стой тут! Только бы на поля не выскочил, – крикнул мне Женя, а сам юркнул в лесную чащу – на перехват.
Но гон постепенно стал удаляться все дальше и дальше, и вскоре собаки совсем сошли со слуха. Стало ясно, что мы действительно имеем дело с тумаком. Коварство этих зайцев – помеси беляка с русаком – заключается в том, что они поначалу отрываются от гончей как беляки. Некоторое время они покружат в лесном массиве, а потом идут как бы по раскручивающейся спирали, постепенно смещаясь к границе леса, в сторону полей. Если их не удастся перехватить на опушке, то, вырвавшись на простор, они тотчас вспоминают свои русачьи повадки, передавшиеся им по наследству, и начинают куролесить по полям и перелескам.
Вскоре нам стало ясно, что на этот раз охота затянется надолго, и нам предстоит теперь не раз перебегать вслед за собачьим лаем от одного перелеска к другому, пока не выпадет на нашу долю охотничий фарт, и мы не перехватим тумака где-нибудь на одном из переходов. Как тут было не пожалеть, что давно перевелись в наших краях борзые собаки и верховые лошади!..
Вячеслав Крылов
Leave a reply
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.