ОСЕННЕЙ ЛУННОЙ НОЧЬЮ

В последние годы мой старый знакомый Михалыч пристрастился к рыбалке, а до этого был заядлым грибником. «Худо с ногами стало, – пожаловался он мне при встрече. – Когда дорога была плохая, ходил по колено в грязи – ноги были здоровыми, теперь вот дорогу сделали, да ноги перестали слушаться». Действительно, дорога в деревню Сеглино до недавнего времени была прямо-таки ужасающей. Проехать до деревни от железнодорожного полустанка, расположенного в двенадцати верстах, можно было только на тракторе. Для этого нужно было заплатить трактористу ровно один рубль с профилем «вождя пролетариата» и провести в прицепной тележке с риторическими надписями на откидных бортах «Не пей, Иванушка! – Не буду, Алёнушка!» около часа времени нелегкого пути, сидя в неудобной позе на охапке сена, подстеленным под зад. Из-под больших, видавших виды колес «Беларуси» на пассажиров, среди которых добрую половину всегда составляли приезжие рыбаки и охотники, летели комья грязи, но недовольных среди них никогда не было. Да и какое там недовольство, когда многие из них из года в год месили эту дорожную хлябь, с тяжелыми рюкзаками за спиной, пробираясь к заветным угодьям.
О том, какой Михалыч заядлый грибник, в деревне ходили легенды. Но в летнюю пору полевой работы в деревне всегда было невпроворот, и вся она приходилась как раз на утренние, столь любимые грибниками часы, когда, кажется, сам запах помогает отыскивать скользких от росы боровиков среди проплешин вереска. Поэтому Михалыч дожидался ночной поры, когда, спадёт дневной зной, и на небосклоне взойдет по-летнему громадная луна. Поначалу, когда она только-только выходит из-за горизонта, она светит тусклым красным светом, но по мере того, как всё выше и выше поднимается на небесном своде, она как будто сжимается в размере и всё больше и больше наливается белым светом. Тогда он вешал за плечи плетёный из лыка кузовок и торопливо, стараясь не попадать на глаза любопытным сельчанам, направлялся в знакомый ему с детских лет сосновый бор. Он, не останавливаясь, проходил по еле приметной в лунном свете тропинке через перелески, где среди высокой осоки прятали от летнего зноя свои упругие шляпки толстоногие красноголовики, нырял в затянутые туманной пеленой низины, где скрывались сыроежки и гладушки, и углублялся в тёмный бор, еще хранящий тепло августовского дня. Разглядеть в пятнах лунного света среди молодой поросли тёмно-коричневую шляпку столь желанного для каждого грибника белого гриба было практически невозможно, но Михалыч уверенно шел к заветной, известной только одному ему вересковой поляне. Там он снимал кузов, опускался на колени и, стоя на коленях, начинал шарить руками среди пересохшего за лето моха, отыскивая на ощупь затвердевшие от ночной прохлады шляпки боровиков. Это был его любимый «грибной огород». Глаза постепенно привыкали к темноте, и молочный лунный свет, разливавшийся по поляне, помогал ему ориентироваться среди вересковой поросли. К рассвету он набирал почти целый кузов одних белых и торопливо возвращался домой – нужно было успеть подоить корову и выгнать ее в стадо.
Но времена изменились, вместе с хорошей дорогой в деревню пришли лесозаготовители и в течение одного года снесли под корень вековые сосны и растоптали его грибной огород. После этого Михалыч и переключился целиком на рыбный лов. Однако он всё также не изменял своей давней привычке выходить на промысел в любимое для него ночное время. Впрочем, здесь он не был одиноким в своих пристрастиях: ни для кого не секрет, что деревенские мужики, по крайней мере, те, у кого были лодки, добывали по осени рыбу хорошо известным им с древних времён способом – лучением. Холодными осенними ночами, когда вода в реке очистится от летней мути и станет совершенно прозрачной, они снаряжали на носах своих утлых челнов примитивные фонари: кто из просмоленных еловых чурок, уложенных в кованные из металлических полос корзины, кто более современные карбидные фонари, и, вооружившись острогами, отправлялись на промысел. Несмотря на существующие запреты, во все времена, сколько я себя помню, на реке можно было увидеть осенними лунными ночами яркие таинственные огни лучильщков.
В ту ночь, после покрова, погода стояла тихая, и поэтому старый рыбак быстро снарядился, заправил карбидом фонарь и выплыл на лёгком челне, привычно управляя им длинным веслом. Острога лежала в носу лодки, она была широкой, зубцы с остро заточенными жалами были надёжно приварены к поперечной металлической планке, насаженной на длинное отполированное до блеска от долгого употребления рыбацкими ладонями древко. Сидя на перекладине, в узкой корме челнока, Михалыч уверенно вывел лодку на быстрину и спустился вниз по течению к тому месту, где у него была давно примечена широкая песчаная отмель – излюбленное место для голавлей. Поставив лодку навстречу течению, он перебрался в ее нос, и, слегка подправляя веслом, заставил ее плавно двигаться недалеко от берега реки, над отмелью.
Фонарь светил ярко. Перевесившись через борт, он всматривался сквозь прозрачные струи воды в освещаемое фонарем желтое пятно песчаного дна, стараясь разглядеть среди шевелящихся прядей водорослей задремавшую рыбу. Несмотря на прозрачность воды, сделать это было совсем не просто и, как всегда поначалу, вообще нельзя было ничего толком различить. Но вот постепенно глаза привыкали, и в поле его зрения стали вырисовываться силуэты рыб. Судя по всему, свет фонаря они воспринимали как внезапную смену дня и ночи и от этого впадали в оцепенение. Одна из них показалась ему довольно крупной – по размерам и толщине хребта это был точно голавль. Рыба слегка шевелила красными плавниками, поддерживая своё брусковатое тело в неизменном положении, развернувшись головой навстречу течению.
Михалыч погрузил весло в воду, уперся им в дно реки и слегка притормозил лодку. Это тоже определенное искусство – поддерживать лёгкий остроносый чёлн на плаву: нужно очень хорошо чувствовать лодку и уметь управлять ею с помощью весла. Он взял в руку острогу и тихо подвел ее к насторожившейся рыбе. Сделав резкое движение древком, рыбак почувствовал, как острога прошла сквозь тело рыбы. Он прижал ее к песчаному, сразу же замутившемуся, дну реки. Когда Михалыч вытащил бьющуюся на остроге рыбу из воды, он как всегда поразился тому, насколько она была больше в размерах по сравнению с той, которую он разглядывал в воде. От волнения он ощущал сильную дрожь в руках. «Как будто кур воровал!» – посмеялся над собой довольный добычей старый рыбак. Осторожно, чтобы не пораниться об острогу, он снял с нее рыбу и кинул на днище лодки. Она тут же запрыгала на досках, норовя выпрыгнуть в реку.
Немного успокоившись, он вновь двинулся вверх по течению. Нельзя сказать, что добыча давалась ему без особого труда. Надо было хорошо знать места на реке, где ее можно было взять острогой, поэтому этот рыбный промысел всегда был уделом местных жителей, с детства знавших все изгибы реки и особенности ее дна. Иногда рыба успевала ускользнуть из-под разящих жал остроги, иногда она пронзала вместо рыбы похожую на нее корягу, которую потом стоило немалых трудов высвободить из зубцов. Хуже всего было, когда по неосторожности он ударял острогой вместе с рыбой в камень, лежащий на дне реки, при этом зубцы сильно гнулись или даже обламывались.
Однако осенний холод понемногу начинал давать о себе знать. Борта лодки и древко остроги стали покрываться ледяной коркой, отчего ладони рук, державших ее, стало сводить от холода, да к тому же и фонарь перестал светить ярко. Пора было возвращаться домой, но он решил всё же сделать еще один заход на заветную свою «сухмень». «Надо только немного подлить воды в фонарь», – решил Михалыч, причалил лодку к берегу и сошел на прибрежную отмель.
Фонарь к этому времени окончательно потух. Чтобы заправить его, нужно было отвинтить небольшую металлическую пробку с горловины ёмкости с карбидом и залить в нее воду через маленькое отверстие. Но оказалось, что в кромешной темноте скрюченными от холода пальцами это сделать было совсем не так-то просто: спички быстро сгорали, отверстия было не видно, и вода лилась мимо горловины. Чтобы лучше видеть, он чиркнул в очередной раз спичкой и поднёс ее вплотную к самой горловине.
Но едва стал тонкой струёй заливать воду в горловину, как раздался хлопок, и из нее вырвалась ослепительная вспышка. Михалыч от неожиданности выронил коробок со спичками в воду. Было ощущение, что весь сноп пламени ударил ему прямо в глаза. Глухая тёмная пелена упала на них. «Никак, я выжег себе глаза», – эту пугающую его догадку он произнёс от растерянности вслух.
Ожога на лице он пока не ощущал, может быть, это была всего лишь куриная слепота от яркой вспышки света, и со временем она пройдет. Но что делать дальше? Возвращаться до дома было довольно далеко. И было ясно, что подняться вверх по реке на лодке вслепую ему не удастся, да еще и холод усиливался (опытные рыбаки, отправляясь лучить рыбу, никогда не напяливают на себя много одёжи, чтобы легче было, в случае чего, выбираться из воды), так что руки, окоченевшие от холода, не могли удерживать как следует весло. Удаляться далеко от берега, он не мог, боясь заблудиться; идти же вдоль крутого берега реки, густо заросшего чапыжником, обвитым хмелем, следуя всем ее изгибам, было нелегко даже и со здоровыми ногами. Оставалось одно: спускаться на лодке по течению до ближайшей деревни. Однако и спускаться по реке было не так-то просто: он знал, что ниже, километрах в двух от того места, где он находился, реку перегораживали каменистые пороги. По ним, в свое время, любили сплавляться ценители острых ощущений на резиновых лодках и байдарках. Немного поразмыслив, старый рыбак всё же сел в челн и, решив: «Будь, что будет!», оттолкнул ее от берега…
Лодку тотчас развернуло и подхватило течением реки. Михалыч слегка подправлял чёлн веслом, когда чувствовал, что его разворачивает бортом к течению реки. Высоко над головой у него раздалось кликанье отлетающей гусиной стаи – значит, скоро придут настоящие холода. Эти гусиные клики напомнили ему звуки из того времени, когда он был еще мальчишкой, и по деревенским дорогам двигались обозы, тяжело гружёные мешками с зерном, скрипя плохо смазанными тележными осями.
Звуки эти доносились прямо сверху и никуда не удалялись, как будто птицы зависли над рекой. Он знал, что впереди посреди реки должен быть остров. Если смотреть на него с высокого берега реки, то этот остров, густо поросший ивняком, своими очертаниями был похож на перевернутое блюдечко. Каждую осень над этим островом собиралась стая журавлей, отправляющихся в полёт, и, выстроившись в карусель, долго кружила в небе над ним, словно совершая какой-то прощальный обряд. Стая сонных уток, с шумом сорвавшаяся с воды, подтвердила его догадку: это означало, что лодка проплывала сейчас мимо острова – напротив него была небольшая заводь, и утки каждую осень останавливались здесь на отдых во время перелёта.
Теперь ему надо было приготовиться, поскольку впереди вот-вот должны были появиться пороги. Если напрячь слух, то уже сейчас можно было различить шум воды, перекатывающейся через них. Впрочем – это были не совсем пороги, а обнажившийся каменный фундамент разрушенной плотины бывшей колхозной электростанции. Михалычу не раз приходилось преодолевать это водное препятствие на лодке, но в теперешнем своём положении, почти полностью слепой и окончательно закоченевший от холода, он мог уповать только на волю Божью. К счастью, резь в глазах немного стихла, и по периметру зрачков стали мельтешить какие-то узоры, наподобие снежинок. Похоже, что зрение его начало понемногу восстанавливаться. Это придало ему сил.
Михалыч знал, что перед плотиной прямо из-за поворота должен показаться шпиль колокольни церкви, стоящей на правом высоком берегу реки, и если держать курс прямо на него, то лодка выйдет на пороги как раз в нужном месте. Зачерпнув пригоршнями ледяную воду, он промыл ею глаза и напряг зрение. Но колокольни он не увидел: или слепота еще окончательно не прошла, или небосвод был так темен, что шпиль колокольни не прорисовывался на его черном фоне.
А шум речного переката вместе с тем становился всё явственнее, и, судя по всему, нужно было, пока не поздно, приготовиться. Михалыч снял кожаный ремень с пояса и, сделав петлю, просунул в нее руку, а второй конец привязал к остроге: «Утопающий хватается за соломинку», – подумал он. Погрузив острогу почти целиком в воду, он изо всех сил налёг на нее – при этом течение реки должно было развернуть лодку в нужном направлении. Лодка действительно крутнулась на месте, а потом запрыгала в струях воды, ударяясь о камни. В какое-то мгновение Михалычу показалось, что он пройдёт эти чёртовы пороги. Но тут лодку сильно подбросило вверх, и он вылетел за борт…
Обжигающая до крика вода обняла его тело – дыханье перехватило. К счастью, он не ударился о камни и не выпустил острогу из рук. Он нащупал ею песчаное дно реки и, опираясь на древко, стал грести к нужному берегу. У него хватило еще сил добраться до берега и выползти по крутому склону наверх. И только, вскарабкавшись наверх и подняв голову к небу, он отчетливо увидел колокольню с крестом, освещённую лунным светом. Слёзы радости потекли по его щекам. Он уже не ощущал ни лютого холода, ни боли. Только сейчас, прозрев, он по-настоящему понял, как дорог ему этот Божий мир и как прекрасна земля.
Вячеслав Крылов